В троллейбус №24 я сел на конечной остановке у Лермонтовской площади. Остановился у передней площадки и сквозь стёкла кабины глядел на водителя, думая о чём-то своём. Собственно говоря, водителя мне не было видно - только спина, затылок с длинными вьющимися волосами, да руки на верхнем полукружии «баранки».

 

Поехали. Тронулись с места не очень–то плавно, и в пути машина то резко тормозила, то двигалась как–то неуверенно. Подъезжая к Разгуляю, я видел, чуть не выскочили на красный свет. И в тот миг к двум рукам, лежавшим на рулевом колесе, присоединилась третья. Крепкая, уверенная, большая рука с татуировкой на тыльной стороне кисти. Мне видна была и «наколка» – якорь в каком–то орнаменте...

 

И дальше, на всём протяжении маршрута, до Авиамоторной улицы, эта третья рука приходила на помощь двум другим, не часто – тогда, когда того требовала обстановка в пути.

 

Так я познакомился с Евгением Петровичем Давыдовым, водителем–наставником второго троллейбусного парка столицы. Он «вывозил» стажёра–паренька, окончившего теоретический курс, прошедшего и практику, и теперь вот впервые выехавшего в рейс с пассажирами. Новичку предстояло наездить определённое число часов с наставником, и лишь когда учитель даст «добро», ученик получит право на самостоятельность.

 

А сейчас, в первом рейсе, ох как необходима ему третья рука, твёрдая, дружеская.

 

Потом Евгений Петрович рассказал мне, что очень устаёт, работая со стажёрами. Казалось бы, велика ли нагрузка: посиживай в кабине на маленькой скамеечке, пристроенной сбоку, поглядывай, а время от времени подскажи, ну уж, если в крайности – вмешайся... Словом, прогулка, не больше. Но это, поверьте, только с виду. Надо глядеть в оба (нам, водителям, всегда необходимо быть сугубо внимательными – московская улица поблажек не даёт, чуть отвлечёшься – не дай бог!...). А когда новенького вывозишь – внимание утраивается: за ним смотришь, за машиной, за улицей. В машине–то пассажиры – «груз» деликатный.

 

А стажёры разные приходят: один попадается излишне самоуверенный, другой окажется чересчур «застенчивый» в работе. Одного надо успокоить, остудить пыл, другого, наоборот, подбодрить; одного взнуздать, другого пришпорить... У нас, знаете, своя педагогика... И от того, как молодой водитель сделает первые самостоятельные шаги, во многом зависит и самочувствие его, и дальнейшая рабочая карьера (можно так выразиться, как ваше мнение?). Словом – получится из парня водитель либо нет? И какой водитель? Задача наставника: чтоб получился. Чтоб стал классным. Как это говорится: слава учителя в его учениках.

 

Давыдов гордится десятками своих учеников. Многие из них работают на том же, двадцать четвёртом маршруте. За все годы наставничества, а учит он давно, Евгению Петровичу лишь раз пришлось сказать: не пригоден. Сколько ни возился с молодцом – толку никакого. Нет, не тупица и не лентяй, просто не в состоянии был сосредоточиться, собраться, терялся в сложных обстоятельствах – не соответствовал по своим психофизическим качествам. Медицинскую комиссию прошёл, иначе не допустят ни к учёбе, ни, тем более, к стажировке, а вот на практике не получилось, не хватало какого–то винтика, может, самого малюсенького.

 

Что космонавтом далеко не каждый может стать – то и ребёнку понятно. Зато шофёром, водителем городского транспорта – пожалуйста, считается, что любому доступно. Глубоко ошибочный взгляд на веши. Ответственность немалая: людей возим! Отвечаем за машину, за план, за график движения, за десяток других важных показателей, но главное – за людей. За безопасность и удобства пассажира! И, вдобавок, за безопасность пешехода.

 

Всё это Давыдов втолковывал мне уже позднее, когда мы с ним беседовали, расположившись в «комнате трудовой славы» второго троллейбусного парка. «Комната» – это своеобразный маленький музей, где царит не только история второго парка, возникшего на Ново–Рязанской улице, на месте бывшего трамвайного депо, но и отражён сегодняшний день предприятия. Передового троллейбусного парка столицы, завоевавшего звание коллектива коммунистического труда.

 

Трудовая слава велика, и комната, в которой она, эта слава, сконденсирована и прослежена, оставляет хорошее впечатление. Мне приходилось бывать в таких заводских музеях и иной раз испытывать неловкость от формального подхода к этому благородному делу. Вроде бы и экспонаты недурно подобраны, и портреты аккуратно повешены, но на всём этом слой какой–то архивной пыли. Если не в буквальном смысле, то в переносном, ощущаешь запыленность, холодок прошлого.

 

Нет, тут, во втором парке, всё иначе. Осмысленная экспозиция, любовное отношение к экспонатам, система, и, лавное, всё это живое.

 

«Комната трудовой славы» находится на попечении Надежды Васильевны Парчинской, инженера по технике безопасности, ветерана предприятия. На попчечении, но отнюдь не отдана на откуп одному человеку. Помогают ей другие старейшие работники, и директор парка, Николай Васильевич Рубинский, сам один из старейшин коллектива...

 

Экспонаты работают. Новичка – а его обязательно приведут сюда – они вводят в историю, дают почувствовать атмосферу, в которой развивался коллектив... Здесь воспитывают патриотов своего дела, учат гордиться прошлым и настоящим второго парка, вселяют уважение к рабочей профессии. В системе воспитательной работы большого рабочего коллектива – эта «комната», этот сгусток трудовой славы – немаловажное звено.

 

Я обратил внимание, что во втором троллейбусном парке умеют ценить и прошлые достижения и нынешние трудовые свершения своих людей. В разговорах с водителями, молодыми и пожилыми – улавшиваешь законную гордость, рабочий патриотизм. И всё–то у них первоклассное: и производственные показатели, и рабочие помещения, и профилакторий для отдыха, и клубный зал, который удалось вместить на территорию парка, хотя, сами видели, как тесно предприятию на старой Ново–Рязанской улице, как запрудили её наши машины, аж от Казанского вокзала, и вот изыскиваем возможности, чтобы создать условия для производства и для человека.

 

И директором своим гордятся – Николай Васильевич сорок лет на городском транспорте, да и в парке нашем четвёртый десяток, когда–то начинал с мастеров, а уж больше двадцати лет управляет. Знает досконально и каждую машину и каждого человека; попробуй его провести – всегда обнаружит фальш и подход имеет к людям.

 

А прежде всего гордятся кадрами, лучшими водителями. В том числе...

 

Итак, мы с Евгением Петровичем Давыдовым ходим по «комнате трудовой славы». Рассматриваем портреты передовиков – перед глазами мелькает галерея людей, составивших славу второго парка, работавших долго и беспорочно.

 

И среди них – большое фото плотного , круглолицего человека, моложавого, несмотря даже на довольно изрядные залысины на высоком лбу. Его молодят глаза, весёлые, светлые. Ретушеру, не удалось притушить их живого блеска, озорных каких–то огоньков – хотя снимок–то «официальный», при всём параде: с орденом Трудового Красного Знамени на праздничном пиджаке, в белой сорочке с модным широким галстуком.

 

Что–то очень славное есть в этом человеке – да, это мой собеседник, Евгений Петрович Давыдов.

 

Когда я стал шутливо сравнивать портрет с оригиналом, он зарделся, как красна девица, видно было, что горд своим «пребыванием» в обители трудовой славы и одновременно смущён:

 

– Удостоился, знаете...

 

Поспешил отвести меня от своего портрета:

 

– У нас есть люди, куда более достойные. Вот, посмотрите: Филипп Петрович Гожев, подполковник запаса, кавалер шести боевых орденов, а за ударный труд получил высшую награду – орден Ленина. Вот Валентина Степановна Лукашина, замечательная женщина и водитель первоклассный, была делегатом XXIV съезда партии...

 

И тут же не удержался, глаза по–мальчишечьи засверкали: – А меня, похвалюсь, избирали на Московскую городскую партконференцию. Заседал с лучшими коммунистами столицы...

 

Тотчас же осадив себя, посерьёзнел:

 

– Давайте продолжим нашу короткую экскурсию. Времени до смены в обрез.

 

Подошли к витринам и стеллажам с сувенирами и вымпелами – их множество, памятных подарков, знаков внимания и благодарности, оставленных коллективу парка иностранными делегациями, друзьями по профессии из советствикх и зарубежных городв.

 

Стали разглядывать модели машин, которыми был за все годы оснащён второй парк, от первых неуклюжих троллейбусов Ярославского завода до современных – завода имени Урицкого в городе Энгельсе, тех, что сегодня подъезжают к остановке, когда москвич нетерпеливо дожидается машины...

 

Разглядывая все эти модели, слушая пояснения моего добровольного гида, я поймал себя на мысли, что в сутолоке московских улиц внимательно не всматривался в облик троллейбуса. А уж его конструктивные особенности, его модификации – всё, о чём так азартно и толково рассказывал мне сейчас Давыдов, – всё это отнюдь не привлекало моего внимания, хотя я уже пятый десяток лет «катаюсь» на московских троллейбусах.

 

Мы с Евгением Петровичем подошли к портрету в траурной рамке. Худощавый, со впалыми щёками, со щёточкой усов, пожилой человек сурово смотрел на нас. Гимнастёрка старого образца с отложным воротником, широкий армейский ремень – в его облике было что–то схожее с обликом шофёров времён революции, водителей броневиков, самокатчиков Совнаркома...

 

Подпись гласила:

 

«Демчук Иван Трофимович, первый водитель троллейбуса СССР. Работал с 1933 года по 1956 год».

 

Чем дольше я вглядывался в фотографию Демчука, тем больше мне казалось, что когда–то довелось его встречать...

 

 

Осенью 1933 года в московских газетах появились, а потом замелькали всё чаще заметки о пуске первой линии троллейбуса. Новинка городского транспорта, в котором почти единовластно царил тогда трамвай.

 

В ту пору столица жила в ожидании будущего метрополитена, вся Москва строила своё метро. Рекорды метростроевцев стали сенсацией дня, слова «сбойка» и «проходка» прочно вошли в лексикон, а деревянные вышки шах уверенно вписались в пейзаж столицы. Но метрополитен только ещё сооружался, а троллейбус?...

 

Вот машину перегоняют с автозавода на завод «Динамо», где состоятся технические испытания и внутризаводская обкатка... Вот троллейбус испытывается на линии. Маршрут определён: по Ленинградскому шоссе, от Белорусского вокзала до села Всехсвятское. 6 ноября, в канунн шестнадцатой годвщины Окрября, состоится торжественное открытие троллейбусной линии.

 

...Нет, открытие откладывается. Одна из причин: необходимо продлить обучение водителей.

 

Читатель понимает – все эти подробности взяты не из беседы с водителем Давыдовым в «комнате трудовой славы», а почёрпнуты позднее в Ленинской библиотеке из подшивки газеты «Вечерняя Москва» за 1933 год.

 

К газете же я обратился, чтобы восстановить в памяти старые, давно забытые, а теперь вот напомнившие о себе факты.

 

Шуршат газетные страницы. Я нахожу описание машины, из которой выведена надпись: «В подарок 16–ой годовщине Октября». Репортёра газеты умиляет и внутреннее убранство «салона» – кресла, полочки–багажники, зеркала. Мало того: «Кондуктор троллейбуса не будет дёргать за верёвку. Он имеет в распоряжении электрическую сигнализацию».

 

Трогателен вывод, сделанный автором газетной заметки: «В эти вагоны совестно войти в калошах».

 

...Наконец–то все технические и эксплуатационные неувязки были «расшиты» – в среду, 15 ноября в 11 часов утра, первая в Москве и в СССР троллейбусная линия вступила в строй.

 

«Вечёрка» сообщила, что первый билет купил рабочий завода «Изолятор» Молоканов. И что обслуживает линию бригада: 8 водителей, 8 кондукторов и два контролёра.

 

 

Однако достаточно газетных сведений. Пусть в повествование включится моя память.

 

 

Холодный, пронизывающий ноябрьский ветер. Мы с приятелем долго переминаемся на остановке у устья Ленинградского шоссе, кажется где–то там сейчас расположились корпуса второго часового завода. Ехать нам к посёлку «Сокол», путь по тем временам не ближний. Стоим, мёрзнем. Мимо проходят, позвякивая и скрежеща, трамваи. Нам бы втиснуться в привычную давку трамвая №13, и согрелись бы, и доехали быстрее, нет – зябнем, ждём.

 

И таких, как мы, много; на удивление чинная, дисциплинированная очередь растянулась цепочкой – всем охота испытать транспортную новинку.

 

Тем временем появляется долгожданный троллейбус, неуклюжая махина поглощает очередь. Звонок. Поехали.

 

Не хочу примысливать – подробности поездки, конечно, давно позабылись. Только кажется мне, что где–то на «траверсе» 2–й улицы Ямского поля (теперь это улица «Правды» ) ломовик с тяжело гружённым полком преградил нам путь. Ещё кажется, что ехали мы чрезвычайно медленно.

 

И главное – что именно с той, давней поры запомнился мне первый водитель первого троллейбуса, имя которого я узнал из подписи под портретом: Демчук.

 

Так кажется мне, хотя настаивать на достоверности воспоминаний не рискую...

 

Но не слишком ли я ударился в прошлое, углубился в историю? Пора вернуться в сегодня.

 

...Маршрут троллейбуса №24 – от Лермонтовской площади до Авиамоторной улицы – сравнительно короткий; по графику машина в один конец проходит его за семнадцать минут. Короткий маршрут, но насыщенный, даже перенасыщенный.

 

Поглядели бы вы, что творится на остановках в часы «пик»! Столпотворение, и машины берутся с боем. Ведь главный пассажир «двадцать четвёртого» – студент. Попробуй, утихомирь, организуй эту студенческую вольницу, вразуми, заставь дождаться следующей машины, особенно, ежели ребята опаздывают на лекции. В самые «пиковые» часы из парка добавляют на этот маршрут машины, и ходят они чуть ли не с интервалом в минуту – куда там, лезут и в задние двери и в передние, «берут на абордаж»!

 

Но вот, наконец, троллейбус тронулся в путь. Перед водителем ещё одна задачка, и тоже не из лёгких: «Товарищи, не забудьте платить за проезд!»

 

Что греха таить, есть такие пассажиры, норовят проехать «зайцем» – то ли в видах экономии, особенно перед получкой стипендии, то ли из удальства.

 

Не гладок и путь, который проходит «двадцать четвёртый». Узкая, заполненная пешеходами проезжая часть Ново–Басманной улицы; сложные участки – спуск на улицу Радио и поворот на Доброслободскую....

 

Словом, задачи эксплуатации и вождения машины на этом маршруте совсем не простые. Евгений Петрович Давыдов решает эти задачи вот уже больше двенадцати лет. И в снег, и в ветер, и в ночной туман. И в знойный летний день, и в февральскую вьюгу, и в гололёд, и в листопад...

 

Ставили раньше на другие маршруты – во втором парке Давыдов двадцать третий год, фактически это его единственное место работы. Как отслужил на Балтике во флоте действительную, демобилизовался – так и сюда.

 

Смеётся: «прописка постоянная, с одна тысяча пятьдесят второго. Был молодой, с чубом, а сейчас вот...»

 

Евгений Петрович касается рукой своего высокого, чистого, лысеющего лба.

 

«Был холостой, а теперь, ну о чём толковать – дочка, Оля, студентка жуе. Ведь это только подумать – давно ли мы с Катей поженились, а в воскресенье подсчитали – серебряная свадьба на носу».

 

Позднее я узнал, что Екатерина Дмитриевна, жена Давыдова, двадцать четвёртый год работает в одном и том же ателье: была ученицей, мастером, а теперь – закройщица высокой квалификации.

 

Опять посмеивается Давыдов: «Соревнуемся с женой в смысле постоянства». И добавляет малый штрих: «Тут, на Рязанке, и познакомились – вместе домой с работы ездили».

 

От семейных тем наш разговор опять перешёл к темам производственным. Я поинтересовался, как это за долгие годы удалось Евгению Петровичу избежать дорожных происшествий? Или бывали?

 

– Водительский бог пока миловал. По моей вине не случалось!

 

– Сплюньте, Евгений Петрович!

 

– Хоть и несуеверный, а сплюну....

 

И он рассказал мне случай, давний, больше десятка лет прошло, а помнится во всех подробностях.

 

Работал тогда Давыдов на сорок первом маршруте. На Краснопрудной улице троллейбус какой–то участок проходит параллельно трамвайным путям, в непосредственной от них близости. И вот из–за трамвая №7 выбежали две девчонки – выскочили под самой давыдовской машиной. Одна упала, ну, совсем под троллейбусом, другая проскочила чуть дальше, тоже поскользнулась и свалилась у обочины. Как умудрился Давыдов затормозить, буквально за мгновение до катастрофы – до сих пор ни понять, ни объяснить не может. Ещё Секунда, на нет, – доля секунды – не миновать бы беды!..

 

– К счастью, сработало какое–то шестое чувство. Успел затормозить. Машину рвануло. Пассажиры – в салоне честят на чём свет растяпу–водителя. Девчонки на улице ревут, испугались да и коленки расшибли. А водитель – то есть я – Давыдов похлопал себя по широкой груди – сам реветь готов. Жуть...

 

Этот случай Давыдов ввёл в свою педагогическую практику – рассказывает молодым водителям, когда учит их управлять машиной.

 

– Но прежде всего постарался извлечь урок для себя. Стремлюсь быть поаккуратнее. В нашем деле без этого не обойтись.

 

– Аккуратность! Иным кажется, что это – удел стариков или каких–то особенных чистюль. Превратное мнение.

 

В нашем деле (Давыдов любит говорить: «в нашем деле», и произносит эти слова с особым смаком) неаккуратному человеку долго не продержаться.

 

– Всем известна фраза, адресованная водителям транспорта: «Не уверен – не обгоняй!» Юмористы её не раз обыгрывали в «Литературке», на шестнадцатой полосе, в «Крокодиле»... А ведь стоит только вдуматься, и получается вовсе не смешно. В этих словах, поверьте, заключена, если можно так сказать, философия водительской профессии.

В работе необходимы ритм, сосредоточенность, знание машины и улицы, уменье ладить с пассажиром. И ещё тысяча мелочей... Ну, к примеру: чётко и вовремя объявлять остановки, объяснять где что находится; а когда позволяет обстановка, то и обратить внимание пассажиров на достопримечательности столицы, разумеется, тех мест, которые проезжаем...

 

– Как же вы, Евгений Петрович, со всем этим справляетесь?

 

– А очень просто: за счёт аккуратности! – Смеётся: – Уверен, вот и обгоняю!..

 

Действительно, Давыдов уже много лет работает точно по графику. И он, и его друзья – лучшие водители второго парка, ещё в конце октября 1974 года справились с планом четвёртого года пятилетки и возили пассажиров как бы в году семьдесят пятом, завершающем.

 

 

Я напомнил Давыдову об одном водителе троллейбуса, который интересно рассказывал пассажиром о прошлом и настоящем улиц, по которым пролегал маршрут его машины. Красиво говорил – заслушаешься.

 

Да, мой собеседник, конечно, знал этого человека – знаменитостью был на столичном транспорте. Любого гида–переводчика и экскурсовода за пояс заткнёт. Люди дожидались его машины специально, чтоб послушать.

 

– Увы, теперь его нет... Подвела неаккуратность, в широком значении этого слова, как мы с вами только что говорили... Увлёкся «лекциями» – запустил машину, а главное, закружилась голова, и себя запустил. Стал выпивать...

В нашем деле, сами понимаете, это опасность номер один. Не то чтоб в нетрезвом виде за руль садиться – тут уж настоящее ЧП, скандал форменный, да и никто такого водителя близко к баранке у нас не подпустит. Чуть подозрение о наличии алкоголя в желудке – пожалуйте в медпункт, на проверку. А ежели проверка покажет, что опасения подтвердились, всыплют по первое число. Ну, то что с линии снимут, само собой ясно, переведут на подсобную работу или, как это не прискорбно, вовсе вытурят. На сей счёт у нас строго.

 

– Вы спрашиваете, почему прискорбно? Наивный вопрос.

Потому, во–первых, что человека жалко. Может под откос свалиться. Сколько его, дурака, учили, сколько сил и средств вложили, а бутылка пересилила.

И второе – производству урон. Водителей не хватает. Второй троллейбусный парк не является исключением: в других та же болезнь. Недаром повсюду в машинах развешаны плакаты, приглашающие на курсы водителей троллейбуса. И стипендии, и общежитие для иногородних, и всякие льготы. Заработок солидный (Давыдов получает сотни две с половиной в месяц, не меньше, но это с учётом стажа, класса и прочего), толковый человек довольно быстро сможет выработать рублей двести в месяц. Неплохо, а кадров не хватает.

Причина проста: трудная работа. Сменность. Отсутствие единого выходного дня. Ответственность. Напряжение.

Я не склонен сгущать краски, но далеко не все молодые водители закрепляются на работе... Приехал паренёк из провинции; отслужив в армии – задумал стать водителем троллейбуса. Помогли ему с пропиской, общежитие дали, выучили. Кажется, руль теперь в крепких руках! Сам москвичём стал – будет честно служить великому городу. Увы! Проходит какой–то срок, и вот стоит он в директорском кабинете перед столом Николая Васильевича, жмётся, но бумажку тянет...

Николай Васильевич Рубинский видит его насквозь: ещё один собрался откочевать. Парень вроде бы толковый, непьющий. Подавал надежды, а теперь вот – подал заявление...

В чём причина? Оказывается, женился молодой человек. Жилплощадь нужна? Придумаем что–нибудь, переведём в общежитие для семейных.

– Да нет, Николай Васильевич, дело не в том. У жены комната, устроились хорошо и получку приношу приличную – не даёт житья: «Уходи с троллейбуса!» Ультиматум ставит – или я или он...»

На лице у директора недоумение, хотя подоплёка ему ясна, аргументы, которые он сейчас услышит, приходилось и раньше выслушивать...

«Не для того, говорит, замуж выходила, что б вечерами одной сидеть. В кино и то не можем сходить» Словом, Николай Васильевич, не обижайтесь, отпустите. Я уж работу новую присмотрел, в одну смену...» Николай Васильевич обижается, но отпускает. А что поделаешь?

 

Когда я, именно в такой форме («А что поделаешь?» ), спросил у Давыдова, как бы оправдывая молоджёна, задумавшего уходить, он усмотрел в моей позиции... непротивление злу. Взыграл его общественный темперамент, сказалась педагогическая жилка.

 

– Надо, – энергично возражает он, – испробовать все меры общественного воздействия. И ласку, и таску! Нет, мы должны бороться за человека, тем более за хорошего работника.

 

Помолчав немножко добавил:

 

– За плохого тоже! Что мы, собственно говоря, и делаем...

 

 

Когда идёшь с Евгением Петровичем по территории второго троллейбусного, то и дело его окликают, останавливают. И стар, и млад обращаются к нему по–простецки: Женя, да Женя... Разве что кто из совсем молодых, величает по имени–отчеству, так – всё Женя...

 

Я не уловил в этом фамильярности – только дружество. Авторитетный человек в коллективе – передовик, член партийного бюро, председатель товарищеского суда. Двенадцать лет на этом посту – совсем ещё был молодым Женей, когда доверили судить.

 

 

Клубный зал полон – на стыке смен сюда пришли все, кто в этот час не занят на линии или в цехах. «Слушается дело»...

 

Два дела разбирал в тот день товарищеский суд второго троллейбусного парка.

 

Вот они, сидят на виду у товарищей, два нарушителя трудовой дисциплины и морального кодекса – два молодых человека. Водители. Сидят нахохлившись, ёжась под взглядами. Неуютно обоим.

 

Давыдов, которого я ещё в начале знакомства расспрашивал о работе товарищеского суда, так и определил одну из функций этого общественного установления: «Стараемся, чтоб нарушителю было неуютно на нашем суде». И ещё он сказал мне тогда, что нашкодивший работник всеми силами стремится избежать вызова на суд товарищей. Иной просит бывало: накажите как угодно, раз провинился – готов отвечать, но только без публичного разбирательства. А именно в гласности главная суть товарищеского суда.

 

«Аксиома» – подытожил Давыдов тот наш разговор. Теперь я наблюдаю эту аксиому, так сказать, в натуре.

 

За небольшим столом, на возвышении – трое членов товарищеского суда. Председательствует Давыдов. (Меня несколько удивило, что он не при параде – в затрапезном пиджачке, ворот рубахи расстёгнут. Потом оказалось, что объяснение простое –сразу после суда Давыдов заспешил на работу: сменщик подменял его у руля, надо поскорей отпустить человека.)

 

Вёл «дело» спокойно, без спешки. Не позволял себе никаких шуточек, ухмылочек, даже в те моменты, когда по залу пробегал смешок... Вопросы задавал толково. «Подсудимым» давал возможность объяснить свои проступки, не перебивал. И ораторов из зала не перебивал, наоборот, всячески побуждал к разговору, хотя сам говорил предельно кратко.

 

Словом, настоящий судья.

 

Первое дело особенного интереса не вызывало. Трафаретный случай: пьянка, связанная с каким–то семейным торжеством, прогул... Виновник выслушал справедливые упрёки товарищей, покаялся, дал слово впредь не нарушать дисциплину. И получил то, что ему причиталось: взыскание, перевод на подсобные работы на определённый срок, лишение премии.

 

Хочется добавить один лишь штрих: товарищеский суд заинтересовался семейными делами парня. Что–то стало известно о его неладах с женой. Не в этом ли первопричина проступка? Разбираться в подробностях семейных взаимоотношений в столь широкой аудитории было, конечно, неуместно, но взяли на контроль...

 

Пусть не покажется читателю, что члены товарищеского суда и все присутствовавшие на разборе дела равнодушно отнеслись к обсуждение и осуждению. Нет. В коллективе второго троллейбусного подобные происшествия очень редки, и виновник получил сполна.

Дело, которое товарищеский суд слушал вторым, затмило предыдущее – и по дотошному разбирательству всех обстоятельств, и по бурной, негодующей реакции зала, и по суровости принятого решения.

 

Признаюсь, что и в моём авторском восприятии оно запечатлелось куда ярче.

 

Между тем, дело копеечное. Не в переносном, а в самом прямом значении слова.

 

Водителя К. уличили в махинациях с талонными книжечками, с теми серенькими билетиками, колорые за сорок копеек десяток приобретаешь у водителя на остановке. Продавал пассажирам книжечки, получал серебрушки, сдавал сдачу, всё как положено. А в книжечках тех – нехватка билетиков; вместо десятка – девять, а то и восемь...

 

Злоупотребление обнаружили не пассажиры, ну, кто в спешке и толкотне станет считать листочки – выявили жульничество товарищи по работе. Нет нужды пересказывать подробности, скажу только ещё раз, что общая сумма хищения оказалась мизерной, но жулик был схвачен за руку...

 

Стоит он перед коллективом, стоит багровый, молча, уставившись в пол, и Давыдов с превеликим трудом «вытягивает» из него объяснения. Парень в ответ бормочет что–то несуразное – будто не хватило ему на обед, а в другой раз «позаимствовал» на курево...

 

Зал бушует. Аудитория в ярости. Давыдову не без труда удаётся водворять спокойствие, но нанадолго – «судопроизводство» то и дело нарушается гневными репликами из зала. А потом, когда обстоятельства дела выяснены досконально, когда никаких смягчающих вину причин товарищеский суд не усмотрел, – заговорил коллектив. Сурово, бескомпромисно.

 

– На копейки разменял рабочую честь! Набросил тень на нас, на всех! Опозорил...

 

Старый водитель Коновалов, тридцать лет работающий на троллейбусе, вспомнил в своей речи давнюю историю. Подошла однажды к нему пожилая женщина, объяснила, что забыла кошелёк, и попросила разрешения ехать без билета – не бесплатно, в долг. Конечно, разрешил и думать про то забыл. Через какое–то время – дней десять прошло или две недели, неважно, – подходит ко мне та женщина, протягивает четыре копейки: долг. Я забыл, а она помнит! Как же мне теперь в глаза такому пассажиру смотреть?..

 

Ещё одно выступление. Молодой водитель чеканит слова: «Такого типа – он смотрит на человека, держащего ответ – не смогу я называть теперь своим коллегой. Он и сменщика своего подвёл, да и всех нас»

 

Стеной встал коллектив, защищая свою рабочую честь.

 

Решение товарищеского суда, прочитанное Давыдовым после краткого перерыва, гласило: просить директора уволить водителя К.

 

Решение это, логически завершая всё, что обнаружилось во время заседания суда, встречено было единодушно. И столь же единодушно одобрено.

 

Потом, когда публика расходилась из клуба, обсуждая приговор, председатель товарищеского суда догнал меня в толпе, остановил: «Уф, ну и дельце. Видали? Слыхали? За двенадцать лет такого позра не упомню...»

 

Усталый, распаренный, он показался мне и чуть растерянным. Ну, может быть, не уловил я в нём обычной уверенности.

 

«Пришлось, знаете, отсечь». Приняли такое решение. Хотя всегда стараемся упирать на воспитательную сторону, а не карать. И сохранить стараемся человека. Но в данном случае, поверьте, это оказалось невозможным. Обратили внимание на настроение в зале? Нельзя было с этим не посчитаться»

 

Он вроде бы оправдывался передо мной, хотя в том не было никакого резона, я ведь являлся только заинтересованным наблюдателем, не больше – Давыдов искал доводы в обоснование своей позиции. Объективной позиции человека, облечённого доверием товарищей. И ещё мне показалось – Евгений Петрович, отнюдь не жестокий по характеру, был малость удручён тем, что «пришлось отсечь» Не по его это нраву, а другого выхода не нашлось.

 

Наскоро подав руку, он заторопился: «Покамест я тут заседаю да обсуждаю, сменщик мой людей за меня возит. Надо всё–таки совесть иметь»... И в толпе мелькнула его плотная фигура в голубой спортивной куртке и серой, лихо заломленной, кепочке. Побежал людей возить...

 

Как видите, Евгений Петрович Давыдов чрезвычайно занят, его день уплотнён до предела. Да и живёт он не в самом городе, а в старом отцовском доме на подмосковной Перловке. Уйму времени съедает дорога. И тем не менее, он многое успевает.

 

...Успевает, к примеру, корреспондировать в газету «За отличный рейс» , в многотиражку работников городского транспорта столицы.

 

На моём столе номер газеты от 23 ноября 1974 года. Большое место в этом номере занимает письмо Давыдова, посвящённое ценным новшествам рационализаторов второго парка. Речь идёт о переоборудовании кабины водителя. Мне понравилась манера письма – как–то почувствовался за этими простыми, безыскусными словами их автор. Начало, обращение: «Здравствуй, дорогой «Рейс»! Затем обстоятельно излагается суть дела, преимущества, которые даёт рационализация. И такая концовка: «Дорогой «Рейс» , напечатай, пожалуйста, на своих страницах моё письмо и фотоснимки машины. Может быть, кого–либо они заинтересуют. Приглашаю: приезжайте и посмотрите на эти машины. Троллейбусы 3737 и 2702 курсируют на 24–м маршруте – «метро Лермонтовская – Авиамоторная улица»

 

Кстати скажу, что машину №3737 водит автор письма, Давыдов.

 

...Успевает читать. Литературу по специальности. И по своей общественной специальности – юридические книжки. Ну и, конечно, художественную литературу. Любимые писатели: Джек Лондон и Симонов, проза.

 

Как бы поздно ни заявился домой со смены, как бы сильно ни устал, обязательно полчаса, а то и час проведёт с книжкой. Домашние спят, а он устроился на кухне, сидит тихо, читает. Привычка, иначе не уснуть.

 

...Успевает возиться с автомобилем. Скопив деньжат, купил «Жигули» Соорудил на участке гараж, и, по выходным дням, самозабвенно холит свою машину, что–то улучшает, мастерит. Очень любит упрвлять автомобилем, готов прокатить любого–каждого.

 

Летом в отпуск отправились всей семьёй – с женой, с дочкой – в Крым. Хорошо!

 

Я выразил сомнение: не утомительно ли, после того как целый день крутишь баранку троллейбуса, вновь браться за руль?

 

– Что вы, – живо возразил Евгений Петрович, – это совсем–совсем разные вещи. Поворочаешь за день такую махину, как наш ЗИУ–5, а потом пересядешь на «Жигули» – быстрота, лёгкость. И прокатишься с ветерком... Для меня, – это чудесный отдых. – Улыбнулся: – А работаю сидя. Значит, отдых мне тоже активный необходим. Без дела слоняться просто не могу.

 

Вот и подошёл к концу короткий рассказ о водителе троллейбуса Евгении Петровиче Давыдове.

 

Расставаясь с ним, автор хочет ещё раз подчеркнуть, что девизом этого славного рабочего человека могли бы стать слова: «Аккуратность и постоянство»

 

Быть может, качества, определяемые этими словами, не броски, трудовая доблесть, ими рождённая, скромна – не беда. Зато они, эти качества, повседневны и необходимы, на них зиждятся наши трудовые свершения. Давыдов – один из тех, кто без устали и шума, каждый день работает на пользу Москве и москвичам.

 

...К остановке подкатил голубой троллейбус №24. За рулём – плотный, белокурый человек в нейлоновой курточке. Он сосредоточен, собран, вежлив. Посадка окончена – «Осторожно, двери закрываются!» машина плавно трогается.